Е.Л. Фейнберг "Ландау и другие"

(Эпоха и личность, Физики, Очерки и воспоминания, М., «НАУКА» 1999)

"Verklaerungen und neubergruendungen..." ¹

С Ландау меня познакомил Юрий Борисович Румер сразу после того, как я кончил МГУ в 1935 г.

Румер, вернувшийся в начале 30-х годов из Германии после нескольких лет работы у Макса Борна, читал нам часть курса теоретической физики. Он был элегантен, вел себя непринужденно, читал лекции ясно, как-то легко, не скрывая, говорил, что сам учится: университет он кончал как математик. Однажды я встретил его на факультете с "Оптикой" Планка в руке (палец заложен на определенной странице). "Учу физику", - сказал он мне с улыбкой, быстро, пружинящей походкой проходя мимо.

Не стесняясь, мог ответить на вопрос студента: "Не знаю, этого я не понимаю, постараюсь ответить в следующий раз". Был обаятелен, блестящ, доброжелателен.

В силу случайных обстоятельств я познакомился с ним (еще будучи студентом) лично. Однажды, году в 1933-м (или 1934?), я навестил его на даче. Провожая меня на станцию, он вдруг сказал: "Очень хочу поехать в Харьков, поработать у Ландау (как известно с 1932 г. Ландау, когда ему было 24 года, заведовал Теоретическим отделом в Украинском Физико-техническом институте, УФТИ, в Харькове). Я тогда еще ничего не знал о Ландау, кроме того, что в 1930-1931 гг. мне рассказывал один мой всезнающий товарищ; что есть, мол, в Ленинграде талантливая троица - Г. Гамов, Д. Иваненко и Л. Ландау, которая любит выкидывать "номера", фраппируя окружающих, особенно старших и уважаемых. Он рассказывал подробности с упоением, а у меня эти ребяческие выходки вызывали лишь раздражение.

Я удивился и спросил Румера: "А что, Ландау очень умный?" Румер только вскинул свою красивую голову и протянул: "У-у-у...!" Это не могло не вызвать интереса. Румер к этому времени был уже одним из основателей квантовой химии (вместе с В. Гайтлером, Ф. Лондоном, Э. Теллером, Ю. Вигнером), знал многих.

Во время защиты моей дипломной работы, вызывавшей у меня отчаяние своей малосодержательностью (есть свидетель, который может подтвердить мои слова), неожиданно посыпались неумеренные похвалы (они не изменили моей собственной оценки). Вскоре после защиты мне позвонил Румер: "Приехал Ландау, он живет у меня. Приходите, я хочу вас познакомить".

Когда я пришел к Румеру в его тесно заставленную случайной мебелью комнатку на Тверской-Ямской (ул. Горького), он попросил подождать: "Дау в душе". (Как все знают, в окруждении Ландау были приняты сокращенные имена-прозвища: Ландау - Дау, Румер - Рум, Померанчук - Чук). Через несколько минут неспешно вошел Ландау, на ходу вытирая свою мокрую шевелюру полотенцем. "Дау, - сказал Румер, - вот Евгений Львович, он сделал очень хорошую работу, поговори с ним".

"Ладно, - сказал Ландау как-то лениво, - давайте. Только чтобы не было все этих "Verklaerungen und Neubergruendungen"

Мы сели друг против друга за крохотный (почему-то мраморный) столик, и я смог беспрепятственно произнести первую фразу: "Речь идет о квантово-механической теории устойчивости кристаллической решетки". Но едва я нарисовал на листке бумаги кривую (типа потенциала в двухатомной молекуле) и пояснил: "Как известно, зависимость энергии кристалла от постоянной решетки выражается такой кривой", - Ландау мгновенно взорвался: "Откуда вы это взяли? Ничего подобного не известно. В лучшем случае мы знаем несколько точек около минимума, если учесть данные по сжимаемости. А все остальное выдумано".

Я оторопел. Я даже не сообразил, что мне вовсе и не нужна вся кривая, достаточно окрестности минимума. Попытки оправдаться словами вроде: "Но так все пишут, например там-то", - вызвали только новое возмущение: "Мало ли что пишут! Вот, например, рисуют кривые Сэрджента" (тут он сел на своего любимого конька того периода; все, кто общался с Дау, знают, что у него всегда бывали какие-нибудь любимые объекты для издевательств; тогда одним из них был Сэрджент, который утверждал, что если нанести на график экспериментальные данные по бета-радиоактивности: по вертикали - время жизни, по горизонтали - энергию распада, то точки группируются около некоторых кривых, отвечающих разной степени разрешенности перехода). "Нет никаких Sargent Kurve есть Sargent Flaeche "-,бушевал Ландау, - точки разбросаны по всей плоскости." И дальше в том же роде. ²

"Ну что там у вас еще?"

Но дальше я мог только пролепетать несколько маловразумительных фраз, тем более что, как уже было сказано, я и сам не видел в сделанном мною ничего действительно существенного.

Скоро все было кончено. Затем последовал лишь краткий, вполне доброжелательный разговор на посторонние темы (мы оба были родом из Баку, и это дало пищу для разговоров о городе детства, об обнаружившемся общем друге и т.д.), и я ушел в состоянии шока. ³

…Я закончу одним особенно запомнившимся мне эпизодом, который вновь, как и начало этих заметок, связан с Румером.

Как известно, в 1938 г. Ландау и Румер, как тогда выражались физики, "перешли с физического листа римановой поверхности на нефизический", т.е., попросту говоря, были арестованы НКВД. Благодаря гражданской смелости, уму и настойчивости Петра Леонидовича Капицы уже через год Ландау вернулся домой (см. ниже).

Румер же "вынырнул на поверхность" только через 10 лет в далеком Енисейске (в то время это была несусветная глушь, хотя и с пединститутом, в котором он стал работать). Он прожил там в качестве ссыльного 3 года - с женой и родившимся там же ребенком. Тогдашний президент Академии наук Сергей Иванович Вавилов сумел добиться перевода Румера в Новосибирск. Но как только это произошло, не успев обеспечить Румера работой, Вавилов в конце января 1951 г. скончался, и Румер с семьей остался "в подвешенном состоянии": без паспорта (с обязательной явкой каждые две недели в местное отделение НКВД), без работы, существуя почти целиком на средства друзей.

:: Ю.Б.Румер (1952г.) ::

Случилось так, что летом того же года я летел в командировку в Якутск. В то время на этом маршруте самолет делал остановку на ночь в Новосибирске. Когда это объявили, я ахнул. Поехал в город. Позвонив в Москву, узнал его адрес (из последнего письма Румера, лежавшего у меня дома на столе), бросился разыскивать, но его не было дома. С трудом после разных приключений, нашел его по телефону у каких-то тамошних его друзей. Мы встретились на бульваре у центральной площади, расцеловались и стали строить планы - что можно сделать, как ему помочь? Румер тогда был страстно увлечен своей работой по "пяти-оптике" (вариант единой теории поля), которую он начал еще в заключении, и считал ее столь важной, что работу над ней рассматривал как достаточное основание для перевода в Москву.

Приехав в Москву, я сразу поехал к Дау и положил на стол записку: "Я видел Румера". Он сказал: "Пойдем, погуляем".4 Мы вышли в сад и ходили, ходили, обсуждая судьбу Румера. Дау был серьезен, печален, отчасти растерян и все повторял: "Что же делать? Что можно сделать?"

Но в конце концов обращение в ЦК, если не ошибаюсь, и самого Румера, и кого-то из официально признаваемых крупных ученых, сделали свое дело. Через некоторое время Румеру был послан вызов в Москву для обсуждения его работы. Вскоре, как-то рано утром, Дау позвонил мне: "Приходите, Женя, приехал Рум, он у меня". Когда я пришел к Дау, в его знаменитую комнату с тахтой на втором этаже, Румер сидел за столиком в углу, у окна, и завтракал (помню даже, что он ел яичницу). Дау, задумчивый, тихий, ходил по комнате, туда и назад. Подходя к Румеру, дотрагивался до его плеча и говорил мягко, даже нежно что-то вроде: "Рум, ну возьми еще".

Так более чем через полтора десятилетия - и каких! - с перестановкой действующих лиц мы опять встретились втроем. Это была и радостная и грустная встреча.

Научное обсуждение работы Румера состоялось в помещении Института геофизики на Большой Грузинской (видимо, потому, что вход в этот институт был свободный). Это был важный момент в судьбе Румера. Теоретики высказались в том смысле, что в трудных поисках, которые ведутся в теоретической физике, это направление, разработанное на очень высоком уровне, нельзя оставить без внимания, его необходимо поддержать даже несмотря на то, что нет никакой гарантии, что этот путь приведет к преодолению трудностей в физике частиц. (Ландау на обсуждение не пришел. Он не верил в этот путь, а говорить неправду, даже полуправду в научном обсуждении он органически не мог).

Все это перевернуло жизнь Румера. Он не переехал в Москву, но приступил к работе (все еще оставаясь на полуправном положении) сначала в Педагогическом институте, затем в Новосибирском институте радиофизики и электроники. Но вскоре умер Сталин, все изменилось и он стал даже директором этого института. А когда впоследствии возник вблизи Новосибирска Академгородок, переехал туда.

И теперь, когда мне говорят о резкости, беспардонном поведении Дау, я вспоминаю его мягким и повторяющим с болью в голосе: "Рум, ну поешь еще что-нибудь".

¹ "Разъяснения и новые обоснования" (пер. с нем.). Тогда главным языком физики был немецкий, главным журналом “Zeitschrift fur Physik”. У нас в Харькове начал выходить "Physikalische Zeitschrift der Sowjetunion ". Эти слова нередко встречались в заголовках или подзаголовках статей.

² Впоследствии экспериментальные данные были очень существенно уточнены, и группировка точек вблизи некоторых линий проступила яснее, а они сами получили более детальное объяснение. В общем, Ландау бушевал напрасно.

³ Все вышесказанное было написано мною и опубликовано через полвека в сборнике "Воспоминания о Ландау" и только тут вскрылась подоплека этого эпизода: мой многолетний более молодой коллега в ФИАНе, И.М. Дремин, окончивший МИФИ (Московский инженерно-физический институт) в начале 60-х годов, рассказал мне. что и он, и другие студенты-теоретики прекрасно знали об этой моей встрече с Ландау (через 25 лет!), и даже больше, чем знал я сам.
Оказывается, до нашей встречи у Румера Ландау уже сказали (может быть сам Румер), что я написал дипломную работу, неосторожно (по неопытности) озаглавленную широковещательно: "Внутриметаллическис связи". Ландау будто бы ответил: “Такую теорию мог бы создать теоретик класса Тамма (и это верно. - Е.Ф.). У Фейнберга нет подобного класса, значит работа неправильна". Поэтому Ландау и решил (если вспомнить студенческий лексикон) "ткнуть Фейнберга мордой об стол", что и сделал. Но откуда же Ландау мог знать мой "класс"? Я думаю, из двух статеек, выкро­енных мною из дипломной работы, направленных в харьковский " Physikalische Zeitschrift der Sowjetunion " (и опубликованных там), с которым он, естественно, был тесно связан. Конечно, мою дипломную работу следовало назвать гораздо скромнее: "К вопросу о теории..." или: "Замечания к теории...". Тогда и у Ландау, быть может, не было бы претензий.

⁴ Примерно в 1950 г. я случайно узнал, что мы все недооценивали высокую технику и масштабы подслушивания разговоров даже в домашних условиях (например, по отражению инфракрасного луча от оконного стекла, дрожащего при звуках разговора в комнате) и предупредил об этом Ландау. Вскоре он и Лифшиц поблагодарили меня: им стало ясно назначение всегда недоступной таинственной комнаты в конце жилого блока. Как Ландау после этого совмещал новое знание со своей бурной "личной жизнью" - мне не ясно.